Семья, которая не хранила тайну усыновления - Женский блог.

В семье писателя, основателя некоммерческой организации «Азбука семьи» Дианы Машковой пятеро детей. Четверо из них — приемные, и с каждым она всегда говорила о кровных родителях открыто. Почему хранить тайну усыновления опасно и к чему может привести молчание?

Сказка про маму, которая не может быть рядом

— Когда вы впервые задумались, что с детьми стоит поговорить о кровных родителях?

— Это случилось, когда мы с мужем пришли в ШПР (школа приемных родителей. — Прим. ред.). Было несколько вопросов, которые нас сильно волновали, в том числе, стоит ли говорить ребенку об усыновлении, чтобы не травмировать его лишний раз. Помимо групповых занятий с другими усыновителями в школе была возможность запросить семейную консультацию. Мы отдельно общались с психологом на эту тему. Так что задолго до появления приемных детей в семье я успела и подумать, и много литературы прочесть, посвященной этой теме. 

Мы поняли, что хранить тайну усыновления слишком опасно: не мы одни будем ее знать. Все равно рядом с ребенком окажутся люди, которые случайно узнали — соседи, родственники, знакомые, — или гарантированно знают — специалисты. 

Обычно, если хранится тайна, ребенок узнает о своем происхождении именно в подростковом возрасте от чужих людей. И у него рушится вся картина мира. Он может счесть своих усыновителей предателями, которые много лет врали. Кризис идентичности выпадает на подростковый возраст, и вопросы «кто я», «чей», «откуда», «куда и с кем мне по пути» остро встают перед ним. Внезапно открытая тайна может стать сильнейшим стрессом, вплоть до того, что дети уходят из дома, разрывают отношения с усыновителями, отказываются разговаривать и даже совершают попытки суицида. 

Мы поняли с мужем, что нам этого не надо. Мы это не вынесем. Нет смысла делать какую-то отдельную и скрытую за семью печатями тему, нужно жить в реальности. Так есть и так бывает, что одни родители подарили жизнь, а другие воспитывают, дарят любовь и заботу. 

— Как рассказали дочке?

— Первые рассказы сводились к тому, что мы с мужем вспоминали, как нашли дочку в учреждении и забрали. Это не было каким-то отдельным спектаклем, который мы намеренно разыгрывали. Мы ничего не скрывали, просто общались друг с другом, а ребенок находился рядом. 

Когда Даше исполнилось полтора года, я начала рассказывать сказку, которую придумала специально для нее. Это был сюжет о том, как мы хотели еще одну маленькую дочку. Мечтали о ней, искали, готовились, проходили разные препятствия.

Например, собирали документы, чтобы доказать, что здоровы, ходили по врачам, отучились в специальной школе родителей. А потом наша волшебная помощница Баба-яга сказала: «Теперь, пожалуйста, езжайте в Казань. Там вас ждет маленькая девочка».  

С годами сказка обрастала подробностями. Например, что у Даши есть мама, которая ее родила, но не может быть рядом. А есть другая мама, которая хочет заботиться и очень любит. Такая вот жизнь: можно родить, а можно удочерить.
Почти до трех лет каждый вечер она просила рассказать на ночь эту сказку. Может, поэтому у нее не было никакой стрессовой ситуации и она спокойно воспринимала то, что в нашу семью стали приходить другие дети из детских домов. Сначала появился Гоша, потом Даша большая, еще несколько лет спустя Даня. 

Даша маленькая

Они были подростками и знали своих родных родителей. Все, кроме Гоши. Он отказник с рождения. Так что в нашей семье разговоры о кровных родителях велись постоянно. И у младшей складывалось представление, что жизнь бывает такой. Даня и Даша вообще общались со своими матерями. Часто малышка слышала фразы: «Даня, а как у мамы дела? Звонил, что у нее сейчас?» Тема кровного родства никогда не была ни тайной, ни запретом, ни чем-то стыдным для нас. Просто так бывает устроена жизнь.

— Почему историю удочерения рассказывали как сказку?

— В психологии есть прием — сказкотерапия. Это один из способов поговорить просто о сложном, донести важную информацию и помочь увидеть собеседнику, прежде всего ребенку, какие-то вещи со стороны. Сказка не ограничивается развлекательной и воспитательной функциями, есть у нее и терапевтическая. Иногда это максимально безболезненный способ рассказать ребенку о нем самом.

— Вы удочерили ее практически с рождения. Неужели не хотелось скрыть, что она не родная? 

— Я не могу сказать, что Даша не родная. Между нами нет кровной связи, но есть другая связь, есть родство душ. 
Да, хотелось скрыть информацию, но это было до того, как мы погрузились в подготовку и с научной точки зрения изучили последствия сохранения тайны усыновления. Мы поняли, что рискуем причинить вред и ребенку, и нашим с ней отношениям. 

Не хотели, чтобы однажды она сочла нас предателями и отвернулась, Нам важно, чтобы отношения эти были на всю жизнь. 

Наконец, нельзя отрицать, что ребенок родился у определенных людей. Это не ошибка ни в коем случае, не подвох. Наоборот, чудо и радость — человек пришел в этот мир. Ей был уготован такой путь — встретить нас с мужем. Но это не умаляет значения родных родителей в ее жизни. В человеке слишком многое — внешность, темперамент, интеллектуальные и эмоциональные особенности — не из воздуха же берется.

Да, воспитание имеет колоссальное значение, но заложенные гены бессмысленно отрицать. Они себя проявят. В благоприятной для развития ребенка среде лучшие его задатки выйдут на первый план.

Самое частое, о чем говорят, упоминая генетику приемных детей, это алкоголизм. Но нет прямого гена, который отвечает за это. И если отец пил, вовсе не значит, что сын и внук тоже будут пить. Потому что это зависит от сотен и даже тысяч факторов. Но заложенная в нас информация настолько обширна, что проявиться в человеке может все что угодно, даже то, о чем не подозревали, не предполагали, не ожидали.

То, что у меня есть ребенок, это дар. Я благодарна кровным родителям моих детей за то, что у нас сегодня с нашими детьми есть отношения, за то, что мы узнали друг друга и стали семьей. 

— Как другие дети реагировали на вашу сказку?

— Старшая дочь была довольно взрослой и совершенно спокойно относилась. Она сразу полюбила младшую сестру, с первого взгляда. И мне кажется, она не особенно обращала внимание на детали. У нее был подростковый возраст, своих вопросов и задач хватало. А когда в семью пришли другие подростки, они с большим одобрением отнеслись. И уж точно не было такого: «Тихо, не говорите про своих родных родителей, а то Даша услышит и начнет подозревать». Мы не шикали, рот никому не закрывали. Спокойно на эту тему общались. Думаю, в том числе это помогло сформировать доверие между нами. Дети понимали, что к нам можно прийти с любыми вопросами. Мы не будем падать в обморок, покрываться холодным потом и молчать.

«Ты мне не мать» — как это пережить?

— Были ситуации с детьми, которые вас все-таки выбивали из колеи? 

— Полно. В своих книгах я по большей части именно их описываю. Наверное, чтобы помочь себе это пережить. В книге «Наши дети» — ситуации в подробностях и деталях.

Например, были ситуации, когда дети теряли вещи, у них пропадали телефоны или даже они сами пропадали. Возникали проблемы с алкоголем и курением. Конечно, были крики: «Да ты мне не мать, отстань. Что ты хочешь от меня? Зачем вы меня вообще забрали из детского дома? Там меня никто не трогал, а тут вы на мою голову со своей учебой». Эмоционально переживать все это было тяжело.

Но мы готовились и знали, что такое бывает. Понимали, что нет в этих приступах ничего экстраординарного. Дети не меня лично оскорбить и обидеть хотят, скорее испытывают какие-то тяжелые и сложные чувства.

— Какие именно чувства?

— С нашей средней дочкой Дашей мы познакомились, когда ей было 12. У нее были очень близкие и теплые отношения с родной мамой. До девяти лет они жили вместе. А потом мама оказалась в местах лишения свободы. 

Первое время, когда Даша поселилась в нашей семье, ее разрывало чувство вины. Ей казалось, что она предала маму, не дождалась ее. Ей было очень плохо. Она не понимала, как выстраивать отношения с нами. Ей казалось, что назвать меня мамой значит отказаться от своей родной мамы. Внутренние чувства и переживания выливались в виде агрессии, криков, слез, истерик.

Подростку сложно прямо сказать: «Мне сейчас больно. Я себя плохо чувствую, потому что ощущаю вину за это и за то». Это трудный навык. Ребенок так точно не может, зато он может «плохо себя вести». 

Мы с мужем понимали, что ее поведение — лишь форма выражения сложных переживаний. Старались об этом говорить с ней. Конечно, нам помогали психологи. К счастью, я работала в благотворительном фонде и рядом со мной было много хороших специалистов. Шаг за шагом мы проходили вместе этот путь.

«Я о тебе забочусь — я настоящая»

— Когда в ссоре слышите «ты мне не настоящая мама, отстань», наверняка сложно справиться с эмоциями. Как вы реагировали?

— Было больно, мы же не роботы, обычные живые люди. Поначалу была даже ревность. Стараешься, делаешь как лучше, а у них все мысли только про родную маму да про родную маму. Но природа вещей так устроена, что ребенок не может и не должен отказываться от своего рода, кровных родителей. Нам оставалось признать факт этой связи.

Да, не я родила. Я хотела бы родить этого ребенка, но так сложилось, что не благодаря мне он появился на свет. Но это не делает меня ненастоящей мамой.

Я живая, я настоящая. Я не пытаюсь заменить ребенку родную маму. Я пытаюсь стоять на своей позиции приемной мамы, которая любит и заботится, которой нужно, чтобы ребенок выжил, мог развиваться и расти, однажды стал бы самостоятельным. Я так думала и об этом говорила детям. 
Когда было особенно тяжело, то с мужем искали поддержку друг у друга. Иногда просто шли к психологу.

— Сдерживаться получалось?

— Не всегда. Иногда переходила на крик: «Да я о тебе забочусь. Я настоящая». Потом мы плакали и извинялись друг перед другом: 

— Я не это хотел тебе сказать, прости.

— И я не хотела на тебя кричать, не хотела обидеть. 
Всякое бывает, ведь семья — живой организм. Где гарантия, что ребенок, которого вы родили, не выкрикнет вам в каком-нибудь подростковом возрасте: «Да зачем ты вообще меня рожала?» Нет таких гарантий! Родительство — это сложная штука: либо мы принимаем ситуацию, какова она есть, как задачу, либо быстро разрушаемся. 

Приемных родителей часто сравнивают со специалистами помогающих профессий. Здесь так же высоки риски выгорания, как у врачей, педагогов, психологов. Чтобы не выгорать, нужно думать о том, что вам помогает. Не забывать про свое физическое состояние: сон, питание, хотя бы чуть-чуть должна быть физическая активность. Если не спорт, то какое-то движение. Должно быть время отдохнуть, в санаторий съездить, если есть потребность перегрузиться. Это все от нас зависит. 

— И как вы себе помогали?  

— Когда младшая подросла, могли с мужем попросить наших родителей побыть с детьми, а сами на выходные куда-нибудь уезжали. В соседний отель или даже могли слетать в другой город. Передышка очень нужна приемным родителям, да и не приемным тоже. 

Мы часто думаем, что быть родителем — это так естественно: «Я не должен уставать от собственного ребенка!» Может, и не должен, но реальность такова, что устаю. Иногда сил настолько нет, что все раздражает. И это не про то, что ребенок у меня какой-то не тот. А про то, что я себя до истощения довела. Иногда себе так и надо сказать: «Стоп, от меня толку больше не будет сейчас. Сил нет, я устала. Я должна пойти в бассейн, погулять, в кино, в кафе». А детям сказать: «Пожалуйста, сделайте так, чтобы я в ближайшие несколько часов вам не понадобилась». 

«Маму лишили прав, но Даня все равно с ней общался» 

— Вы хоть раз пожалели, что открыли тайну усыновления?

— Нет. Но если вы хотите узнать, было ли мне больно, то да, мне было очень больно. Особенно когда дочь обращалась ко мне с формулировкой «ну ты же не моя настоящая мама, меня же родила другая».

Конечно, я понимала, что так ребенок приглашает к диалогу. Почему-то в конкретный момент ему важно поговорить про себя, родную маму, про наши отношения. Но когда такие фразы звучали регулярно, конечно, это невыносимо больно. 
Стараюсь всегда себя взять в руки и напомнить: «Есть









мама, которая родила, но у тебя есть и мама, которая любит, заботится. Я тоже твоя мама. И ты тоже мне нужна на всю жизнь, а я тебе».

— Все ли дети из ваших четверых приемных говорили о кровных родителях и желали с ними встретиться? Может быть, вы как-то помогали, поощряли эти встречи? 

— Говорили абсолютно все. Не было ни одного, кто бы на эту тему молчал. При этом я понимаю, что еще чаще, чем говорили, они об этом думали. 

Невозможно нарушить ход природы и решение, которое принято свыше. Этому ребенку надо было появиться именно у этих родителей, у этой женщины. Эта связь навсегда.

Даже если нет никакого личного контакта, в мыслях и переживаниях родные родители всегда есть и будут. Сколько бы нам ни было лет, родители все равно продолжают оставаться важным началом нашей жизни.

Так что да, все дети разговаривали о родителях. Некоторые встречались с ними. 

После того, как Дашина мать освободилась, первое, что мы сделали с Дашей — встретились с ее мамой. По закону у нас не было удочерения, а родительских прав Дашина мама была лишена уже после освобождения из мест лишения свободы. 
А вот мама Дани давно была лишена родительских прав. По закону вроде как не обязательно с ней общаться. Хотя я считаю, что это спорная норма закона. Даня все равно общался. 

Дело в том, что для ребенка важно понимать, что его родитель более-менее в порядке. Если с родителем что-то происходит, ребенок сильно переживает. Увидит своими глазами, что мама как-то справляется, держится, не болеет, тут же успокаивается и способен заниматься своими делами, жить дальше. 

— А с папами они общались?

— В основном с мамами, папы присутствовали в меньшей степени. Ни Даня, ни Даша не жили никогда с отцами. Это довольно частое начало социального сиротства. Женщина забеременела, а мужчина говорит: «Я не готов. Вообще не уверен, может это не мой ребенок. Не стану на себя такую ответственность брать». И исчезает. В итоге женщина остается с ребенком одна. Папа может проявиться через какое-то количество лет, а может не проявиться вообще. В итоге с отцами у социальных сирот близкие отношения не формируются. 

У Гоши отец трагически погиб до его рождения. Видимо, это и стало причиной, почему мама не смогла забрать младенца из роддома. Семья оказалась в бедственном положении. В те годы, а это был 1999 год, никакой психологической поддержки не было. Никто не обратил внимания, никакие социальные службы не стали сопровождать ее и помогать сохранению семьи. Я уверена, все это можно было бы сделать, окажись рядом с ней грамотные специалисты. 

В семье уже было двое детей. Если бы не трагедия, семья продолжала бы спокойно жить, растить детей. Маме Гоши показалось, что легче родственникам сказать — а большинство были раскиданы по городам вплоть до Молдавии — что ребенок погиб в родах, и уйти из родильного дома одной. 

Гоша так и не узнал ни папы, ни мамы. Она умерла от онкологии. 

Став подростком, Гоша познакомился со старшим братом, который сам его нашел. Ему было важно узнать, как родители познакомились, как поженились, как жили, что случилось.
Если мама отвернулась однажды — это не значит, что так будет еще 10 раз

— Не все кровные родители хотят общаться с теми, кого оставили. У вас же есть книга, где вы описываете девочку, с которой отказалась знакомиться ее мать. Что вы думаете по этому поводу, как правильно поступать?

— Книга называется «Я — Сания». А поступать нужно так же, как в любой другой ситуации, где есть потребность одного человека и потребность другого. Не думаю, что потребность родителя выше потребности ребенка.

Ребенок имеет право знать правду о своей семье, а родитель имеет право не хотеть, чтобы о нем знали, не желать возвращаться к своему прошлому. Потребности друг друга важно учитывать. Но что-то все равно должно произойти. Правда всегда сильнее лжи.

Сания искала и нашла мать. Не встретила ее, зато познакомилась с другими родственниками, узнала многое о семье, своем появлении на свет. Например, что ее отец, узнав о беременности молоденькой студентки, отказался признать ребенка. Девушка была из традиционной семьи казахов, где беременность вне брака считается страшным грехом. В результате такого мировоззрения ребенок оказался жертвой обстоятельств.  

То, что мама не захотела встречаться и признавать дочь, для Сании — боль. Вряд ли она когда-то пройдет. Но такое решение принял другой человек. И приходится видеть реальность такой, какая она есть. «Я знаю, кто моя мама, но моя мама не хочет признавать меня. Это больно, но я взрослая и справлюсь», — примерно так. У Сании есть замечательный муж и годовалый малыш. Она получила информацию о семье, и это уже важно само по себе. 
Мне хотелось рассказать в книге, что ребенок всегда думает про свою маму.

Маленькая Сания, которая никогда не видела родителей, едва услышав, что у детей бывают мама и папа, начала думать о своих близких. С пяти лет — в детстве она часто лежала в больницах — она начала понимать, что все в палатах лежат с мамами, а она одна, без мамы. С этого момента она начала воображать и представлять свою маму. С этой воображаемой мамой рядом она и росла. Пусть в фантазиях ребенка, но это тоже были отношения с родным родителем. Они были, есть и остаются. 

— Вы говорите сейчас про взрослого и устойчивого человека, который уже создал собственную семью. Но если с маленьким ребенком откажется общаться кровная семья, как смягчить этот удар?

— Маленький ребенок никогда не скажет в ультимативной форме, что вы обязаны обеспечить ему общение с кровными родителями. Такого почти не бывает. Обычно желание возникает в подростковом возрасте. Например, мы с мужем говорим маленькой Даше, что, конечно, поможем найти родителей, если это будет возможно. Пока попытки ни к чему не привели, кстати. Но когда ей исполнится 18 лет, можно начать вести поиски активнее. Все-таки это возраст, когда ребенок становится условно взрослым, то есть способен больше психологически выдержать.

Кстати, не всегда встреча с родными родителями приводит к закрытым дверям и словам: «Мы тебя не знали и знать не собираемся». 

Вообще, это иллюзия приемных родителей, что кровные мама и папа раз уже отвернулись однажды, то обязательно сделают это еще десять раз. Это не всегда так. 

Я знаю немало случаев, когда кровные родители идут на контакт. Люди по разным причинам не справились, отказались от детей или потеряли их не по своей воле, но многим из них важно сказать своим детям: «Я тебя люблю, и тогда я совершил ошибку. Были обстоятельства, с которым я не мог(ла) справиться». 

Бывает, приемная мама, родная, ребенок — все вместе садятся за один стол. У детей всегда масса вопросов, которые они мечтают задать. Через такое общение у родной мамы появляется возможность сказать, что она уж точно не мечтала о такой судьбе, не хотела, чтобы ее дети росли без нее, что она их любит и просит прощения.

— Всегда ли нужно поощрять общение с кровными родственниками? Когда точно не стоит?

— Обстоятельств и причин отказаться от ребенка немало. Кто-то не справляется и пишет заявление (тогда это ребенок без статуса), кого-то лишают прав, когда социальные органы видят, что детям быть с родителями небезопасно (социальные сироты). В любой ситуации угрозы для жизни и здоровья ребенка, конечно, не стоит пытаться восстанавливать кровную связь. Не надо общаться ни с кем, кто может убить и покалечить ребенка. Никаких других препятствий для общения в принципе нет. 

Вообще, когда создавался институт приемной семьи в РФ, а он совершенно другой, чем институт усыновления, то он не предполагал тайну усыновления и запрет на общение.
Приемная семья — это помогающая семья, которая по сути нужна, чтобы, пока решаются сложности в родной семье ребенка, он был в безопасности и жил в заботе.

Приемная семья не имеет права хранить тайну усыновления, препятствовать общению с кровными родственниками. Как только сложности с кровной семьей решаются, приемная должна начать работать на восстановление отношений. Но в нашей стране так не сложилось. Появились две юридически разные формы, которые содержательно поди пойми чем отличаются. Пока для всех очевидно, что главное отличие сводится к наличию и отсутствию финансовой поддержки. 

Если вы усыновите ребенка, государство признает родство между вами. Юридически вы становитесь семьей со всеми вытекающими, и происхождение ребенка будет хранить тайна усыновления. 

Когда создается приемная семья, никто не говорит, что теперь эти дети ваши родственники. Юридически ваши отношения будут закончены в 18 лет, хотя очевидно, что они и дальше продолжатся, если сложились близкие теплые отношения. При этом, если родная семья реабилитируется, родители вылечатся от зависимости или выйдут из мест лишения свободы, приоритет будет за ними. Кровная семья в любой момент может восстановиться. 

Приемное родительство, по сути, — это ваш договор с государством выполнять за плату определенную социальную работу: быть родителем, а еще наставником, помощником, воспитателем, который станет работать в том числе на восстановление кровной семьи, если есть такая необходимость. И никакой тайны усыновления здесь не может быть.

Почему все дети на время «отказываются» от родителей

— Раскрытие тайны усыновления, признание, что есть на этом свете еще и другой родитель, подрывает авторитет приемного? 

— Это один из стереотипов. Думаю, все сталкивались с ситуацией, когда в подростковом возрасте ребенок испытывает потребность низвергнуть авторитет мамы и папы. Так устроено развитие. Мы будто бы должны на время отказаться от родителей, чтобы стать самими собой. Поэтому разговоры «да кто ты такой, не буду тебя слушать» в любом случае с подростками будут.

Один скажет «ты мне не мать», а другой — «да ты вообще ничего не понимаешь, потому что родилась 100 лет тому назад и мир давно изменился». Но пройдет 5-6 лет и все опять поменяется.

Взрослый ребенок вновь начнет нас признавать. Главное — в остром состоянии не впасть в истерику.

— А как нужно? 

— Например, сказать: «Со мной так нельзя. Мне сейчас очень больно и неприятно. Действительно, я стараюсь быть тебе хорошей мамой. Давай обсудим, чего недостает в наших отношениях, какие потребности у тебя есть? Я готова. Ведь и у меня есть душевные и психологические потребности, поэтому-то я и считаю, что ты сейчас со мной поступаешь неприемлемо».

Или можно сказать: «Знаешь, сейчас я не справляюсь. Помоги, пожалуйста, помочь тебе. Я в тупике. Хочу, чтобы ты рос в любви и заботе. Я выбрала этот путь, чтобы помочь тебе пройти свой. Скажи, пожалуйста, что я делаю не так». Подчеркну, с подростком можно и даже нужно так, напрямую.

— Ваша младшая Даша — подросток. Как вы с ней сейчас говорите о кровных родителях? 

— Ей уже одиннадцать, и опыт общения с другими детьми помог мне перестать тревожиться. В первые годы, когда мы только стали усыновителями, было много переживаний. Но чем лучше узнаешь явление, тем легче. 

Я познакомилась с кем-то из родственников своих детей. С кем-то встретилась, с кем-то общалась по телефону. У меня прошел страх, который часто вызван неизвестностью и порождает страшные картины. Я убедилась, что в большинстве случаев люди просто не справились с жизнью и зачастую родители наших детей — это сами в прошлом кем-то брошенные дети.

Кто-то с малых лет испытывал много физической агрессии и насилия со стороны взрослых, у кого-то иные травмы, потери и обиды. Я убедилась, что неспособность стоять на ногах не рождается без негативных причин и тяжелых оснований. Кровные родители такие же, как я, только с более тяжелой судьбой и меньшей устойчивостью. 

Но наша маленькая Даша все-таки пока не встречалась со своими кровными родителями. Мы пока не смогли найти ни выхода, ни информации о них.

Поэтому мы говорим: «Даша, тебе это важно и необходимо будет узнать, но не раньше, чем исполнится 18 лет. Мы будем помогать, будем надеяться на встречу. Возможно, она случится, а может, и нет. Я не знаю».

Самый важный вопрос: кто мои родители?

— Зачем человеку знать правду о своем прошлом, что это способно изменить в настоящем, как вы считаете? 

— Первая причина — это вопрос идентичности: кто я? Если жить в искаженном мире, который не отвечает реальности, если что-то произошло, но мне об этом не говорят, то возникает почва для психического нездоровья. Когда восприятие человека сильно расходится с реальностью, это путь в депрессивное состояние. Всегда есть опасность, что у такого ребенка не сформируется психическая устойчивость, не произойдут процессы в развитии, которые должны случиться по возрасту. 

Есть один сценарий: я расту, развиваюсь интеллектуально и эмоционально; понимаю об этом мире все больше и больше; знаю, как он устроен. А есть другой: я не знаю даже то, как устроен я сам, откуда взялся, и поэтому мир с каждым днем теряет для меня устойчивость. В этом случае у человека не возникает доверия к людям и миру в целом. 
Если в ответ на самый важный вопрос — кто мои родители? — звучит могильная тишина, то что вообще ребенок должен об этом думать? Обычно это порождает фантазии. У кого-то она рождает прекрасные истории про принца и принцессу, которые встретились, и появился я. А у кого-то — катастрофизацию: мои родители страшные монстры и убийцы.  

Есть поговорка, что обо всем в доме знают дети и собаки. Дети и правда считывают по нашему эмоциональному состоянию, по нашей мимике любые терзания и переживания. 

Ребенок, которому не говорят правду, непременно почувствует, что от









него что-то скрывают. Он начнет разрушаться и мучиться изнутри.

Есть и вторая причина. Там, где нет доверия, все время будет что-то мешать. Например, люди могут думать, что проблема отношений внутри семьи в хамстве ребенка или в том, что он нам не родной и в нем говорит генетика, а был бы родной, генетика помогла бы справиться. Так и правда думают некоторые. Но это самообман. Когда подорвана коммуникация, когда нет истинного доверия, когда мы скрываем от детей одно, они в ответ скрывают другое. И это подрывает отношения в целом, и рано или поздно приводит всех в тупик, превращая жизнь в соседство.
 
И наоборот. Если мы друг другу доверяем, если у нас нет секретов и тайн, если мы способны открыто обо всем говорить, учитывая и возраст ребенка, конечно, и способ подачи информации, и бережное отношение к нему — тогда нам хорошо быть вместе. Простой критерий психологического благополучия в семье — это доверие. На нем строится все!