А мы смеялись и корчили рожи - «Стиль жизни»

Недавно к нам в храм пришла незнакомая женщина. На вид ей можно было дать сорок — сорок пять лет. Она была моложава, ухожена и очень стильно одета. Весь ее внешний вид демонстрировал достаток и хороший вкус.

За руку эта женщина держала девочку лет шести. У малышки явно было какое-то заболевание. Не могу точно сказать, какое. Но была видна сильная умственная отсталость. Да и черты лица были необычными. Не как у здорового ребенка. Она не говорила, а мычала. И вела себя так, как будто ей не больше полутора лет.

Ее сердце грело и кровило

Был будний день, народу было мало, и я могла за ними тихонько наблюдать. Да, конечно, в церковь мы ходим, чтобы молиться, а не смотреть по сторонам. Но мне было интересно, кто эти люди.

Они были похожи, видно, что мать и дочь. И очень бросалось в глаза, с какой любовью общается женщина со своим особым ребенком. И с какой болью.

Знаете, у нее как будто было обнажено сердце. Оно билось от любви, грело эту маленькую девочку и одновременно кровило.

— Давай уберем это, — ласково говорила женщина. — Ты же девочка, принцесса. Принцессы должны быть красивыми.

И вытирала дочке слюну. А та вертелась, смотрела вокруг бессмысленными глазами и как будто не замечала. Потом вырвала руку, метнулась к подсвечнику и чуть не уронила его.

Косились на них прихожане, начали ворчать две бабушки. Засмеялся чей-то мальчишка. Женщина поправила этот злосчастный подсвечник и обняла свою дочь. Как будто хотела защитить — от смеха, от косых взглядов, от бабушек, от всех нас. Даже в храме…

Из-за эпидемии помогающий священник провел общую исповедь. Мы постояли, уже привычно прослушали перечень своих возможных грехов, сокрушенно повздыхали сквозь маски и разошлись по сторонам. А женщина эта вдруг побежала за уходящим батюшкой, волоча за собой упирающуюся девчушку, схватила его за руку и начала что-то шептать. Потом они вместе вышли в притвор.

Прошло много времени, наверное минут двадцать, а они все еще о чем-то там говорили. И вернулись в храм перед самым причастием. Женщина была вся в слезах и еще крепче прижимала к себе девочку. А батюшка этот, обычно строгий, ласково им улыбался и очень бережно, держа за плечи, провел в самое начало нашей небольшой очереди.

Когда причащали малышку, произошла заминка. Было видно, что она немного боялась. Наверное, делала это нечасто, возможно в первый раз. Но потом все получилось. И я услышала, как женщина произнесла перед Чашей ее имя: «Мария»…

— Мою дочку тоже зовут Мария, — догнала я их у выхода. — У нее синдром Дауна.

Я очень хотела с ними пообщаться.

Всегда, когда я знакомлюсь с родителями особых детей, говорю, что у меня тоже не совсем обычный ребенок. Как правило, люди сразу расслабляются, и дальше разговор идет уже по-свойски.

— Вы часто бываете в этом храме? — спросила меня женщина.

— Да, почти каждый день. Приходите. Я и девчонок своих приведу, у меня их пять. Подружимся.

— А священника этого, который со мной говорил, как зовут?

— Отец N.

— Хороший батюшка. Жалел меня. Вроде легче стало… Но если бы их встретить, прощения попросить. Какие же мы были дураки!

И женщина опять заплакала.

— Кого — их?..

«Пожалуйста, не надо»

Жили они тогда в одном дворе. Лидка (а ей тогда было лет одиннадцать) с родителями, тетя Вера, мамина сестра, с мужем и сыном Васькой. Друзья, подруги, семьи, одноклассники. До элитного их многоквартирный дом не дотягивал, но жилье там давали уважаемым и солидным людям — врачам, ученым, военным, сотрудникам КГБ. Достойный был дом. С достойными жильцами.

А еще были ОНИ. Въехали тихо, тихо поселились. Ни с кем не ругались, но и не сходились. Всегда были в стороне — отщепенцы. Муж и жена. Немолодые уже, лет под пятьдесят. Видно, что простые работяги, в отличие от многих других. Чисто, но бедно одетые и какие-то напуганные. И дочка их, Валька, непонятного возраста. Может, семь лет, а может, десять. Во дворе ее скоро прозвали Валька-дурочка.

Валька была больна. Что у нее, никто точно не знал. Но она всегда молчала и только улыбалась. Смотрела вокруг и улыбалась — небу, солнцу, деревьям, птицам, людям. Как дурочка. А еще — своей старой, облезлой плюшевой собаке, которую она везде за собой таскала. Прижимала ее к себе и что-то бессмысленно мычала. Собака эта была ее единственным другом. Другие дети с Валькой дружить не хотели.

— Ты, дочка, к ней не подходи, — наставляла Лиду мама. — Вдруг что. Она ж больная.

— Они какие-то неблагополучные, — говорила тетя Вера, мамина сестра, главврач больницы. — Вот не будете, дети, хорошо учиться и станете такими же. И родятся у вас дураки.

Дети с того двора особо и не подходили. Только смеялись издалека: «Дурочка, дурочка…» Валька оборачивалась и тоже смеялась. Думала, наверное, что радуются ей. И тоже радовалась.

Отец Валькин брал ее за руку и, опустив голову, молча уводил со двора. И где-то они долго бродили втроем. Он, Валька и та плюшевая собака. Еще заходили они всегда в булочную и брали плюшки. Валька жевала их на ходу, и на грудь ей сыпались крошки. А отец всегда бережно стряхивал их себе в руку и ел. И вытирал дочке платком рот.

— Помню, однажды шли они, а мальчишки как раз «водяные бомбочки» кидали, — рассказывала мне та женщина в храме, выросшая уже давно девчонка Лидка. — Васька, брат мой двоюродный, как бы случайно бросил одну им под ноги. Брызнула вода, Валька заплакала… Мы смеялись издалека, рожи какие-то корчили. Отец Вали… Ох, как же больно вспоминать. Он посмотрел на нас сквозь свои очки и сказал: «Пожалуйста, не надо».

А мы ржали... А он смотрел. И глаза у него такие были... Уставшие, обреченные и как будто полинявшие. Наверное, от слез. Но слез этих уже давно не было.

Он обнял дочь, как будто защищая, и повел домой. Тихо, опустив голову. Медленно и устало. Как всегда.

Их догнала баба Таня, тоже из того дома.

— Не плачь, деточка, глупые они еще, — погладила она Валю по голове. — Потом поймут все.

И протянула яблоко.

«Я стояла и ждала»

Так и жили. Взрослые иногда обсуждали между собой этих странных жильцов. Что нищие, неблагополучные… Наверное, сильно пьющие. Хотя пьяными их никто не видел. Поэтому дочь у них — дурочка, что поперлись рожать на старости лет.

— Стыд-то такой. Среди нормальных людей так не принято, — говорила врач тетя Вера.

Что занесло каким-то непонятным ветром в их приличный дом каких-то неудачников и отщепенцев?

Шло время. Дети так же смеялись и издевались. Подло, зло — издалека. Валька росла. И называли ее уже не «дурочка», а просто «дура». И так же, опустив поседевшую и полысевшую голову, стиснув зубы и держа дочь за руку, проходил с ней по двору отец своей уставшей походкой. Обнимая, пытаясь защитить от смеха, от издевок, от мира… Из года в год. Потерялась давно та собака. И теперь они бродили вдвоем. И Валька все меньше улыбалась. Мать с ней не гуляла. Она вообще старалась быстрее пробежать мимо людей. Семенила испуганно и виновато, только бы поскорее скрыться.

Выросла Лида. Выучилась — отличница с красным дипломом. И дети у нее будут такие же умные. Вышла замуж, уехала в Москву. Умерла давно тетя Вера. Баба Таня еще раньше. Спился Васька. Жильцов их дома разбросало кого куда. Нет той булочной с плюшками. Да и дом сам снесли. Был когда-то почти элитным, а стал ветхим жильем. Исчезла Валька с родителями.

— Была там недавно проездом, — говорила мне Лидия. — Все другое, чужое, незнакомое… А я стояла и ждала. Что вот-вот опять покажется вдалеке, откуда-то из моего детства, мужчина с опущенной головой и усталой походкой. И будет держать он за руку девочку с плюшевой собакой. Она будет улыбаться небу, солнцу, деревьям, птицам. Улыбнется и мне. А я подбегу, упаду на колени и буду плакать: «Простите вы меня!» И дам Валюшке яблоко, как когда-то баба Таня. И будем мы дружить… Но нет, время не вернуть назад. Хотя нет, вернуть! Но по-другому…

«За двоих любите»

Для Лиды то время вернулось с рождением младшей дочери Маши. У них с мужем был уже взрослый, семнадцатилетний сын, дом — полная чаша. Супруг ее — какой-то большой чиновник. Деньги, путешествия, уважение — все есть. Ни в чем себе никогда не отказывали. Но хотелось еще и дочку.

Было им уже под сорок. Но разве же это возраст с современной медициной и их возможностями. Благополучные они, не то что та Валькина семья. Но и медицина не понадобилась. Лида забеременела и родила легко и быстро. Девочку, как и хотели. Машеньку. Души в ней не чают.

Только ко второму ее году стало понятно — что-то не так. Три, четыре года… У других нормальные дети, бегают, говорят, рисуют, танцуют. А у них…

— Я не буду играть с этой дурочкой, — услышала однажды Лида, как сказал мальчик на детской площадке, показывая на ее дочь.

Маша улыбалась ему. Глупо и бессмысленно. «Дурочка». «Я не буду с ней играть»… Лида обняла девочку и, опустив голову под взглядами других мам, устало увела домой. Когда-то это уже было…

Лида давно уже устала. Устала надеяться и верить, что все еще наладится. Устала бегать по светилам медицины, которые разводят руками. Устала от взглядов, от вопросов. Не устает она только вспоминать ту Валю, «Вальку-дурочку»…

— Как же мы могли?!! Как могли быть такими злыми? — плакала Лида, рассказывая мне все это. — Мы с мужем смирились, что у нас такая дочь. Тяжело, конечно, но ничего. Муж хороший у меня. Но с тем, как мы издевались тогда над Валей, ее семьей, я смириться не могу.

Я сейчас прямо чувствую ту боль отца… Когда вслед твоей дочери кричат: «Дурочка», когда смеются. И готов все отдать — силы, здоровье, жизнь, только бы все изменить.

Но изменить не можешь. И любишь до боли. Жизнь все мне показала. Все расставила по местам. Стыдно. Очень стыдно… Никто ведь не застрахован. Ненадолго мне стало легче, когда с батюшкой вот говорила. Пожалел он меня. «Молитесь за них, — сказал. — А там Господь сам знает, живы они, нет. И дочь свою любите. А в ней — и Валю ту. За двоих любите». Но все равно тяжело…

…Мы еще немного поговорили, и Лида с Машей засобирались домой. Подошла одна наша бабушка, протянула девочке яблоко. Та взяла и заулыбалась. А Лида опять заплакала:

— Спасибо вам… Как же все
возвращается.

А потом достала из сумки деньги и протянула мне:

— Вот, купите вашей Маше что-нибудь.

— Спасибо, не стоит, у нас все есть.

— Пожалуйста, возьмите. Это не только вам. Это Вале той… Вы понимаете? Как будто ей.

— Я понимаю…

И я как будто слышала, как бьется ее сердце. Бьется и кровит.

Тихо пошли они к воротам. Мать и дочь. Медленно, устало. Лида крепко держала Машу за руку, а потом обняла за плечи. Как будто хотела защитить… И как же мне самой хотелось их оградить от всего. От этого мира, от зла, насмешек, боли. Их с Машей, ту Валю, ее уставшего отца, глупых детей, которые ничего не понимают, но жизнь ведь все может объяснить. Всех-всех. Если бы только я могла…